"Backstage Passes" кто-нибудь читал (можно взять на рутрекере)? Поговорим?
Как-то я видела ее интервью 90-х годов с Геральдо Риверой, и нельзя сказать, что мне понравилось. Откровенно потасканный вид, прикид, показавшийся не столько стильным, сколько вульгарным, развязная манера говорить, тряся над микрофоном своими цыганскими серьгами до ключиц.. Но ее книга, которую я прочитала не так давно, открыла другую сторону медали. И в Анджеле, и в Боуи. И хотя, как написано там в предисловии, "выход этой книги - последняя вещь на свете, которой хотелось бы Дэвиду", ничего в ней не вызвало у меня ни шока, ни отторжения. Во-первых, это точно не тупая попытка заработать на скандальных подробностях. Во-вторых, все написанное - правда, с поправкой на то, что это ЕЕ часть правды, однако она многое помогает понять в его карьере и творчестве, и в их отношениях. И напиши подобные воспоминания, к примеру, Джо Фокс или Лиса Мария Пресли, думаю, в них было бы много общего с рассказом Энджи. Кстати, ее теплые слова о Майкле Джексоне, сочувствие к его положению и понимание его натуры, под конец книги заставили меня оттаять окончательно. И в-третьих, нельзя недооценивать роль Анджелы в начале карьеры, возможно, без нее не было бы того Зигги, которого мы знаем, и многих других вещей, за которые/вопреки которым мы любим Боуи.
Так вот, несколько цитат из книги Энджи про обаяние... и прочее.
***
"Эта его характерная мягкая настойчивость, то, как он мог обещать глубочайшую интимность одним лишь взглядом прямо в глаза, была мощным оружием, и он его использовал широко и открыто: если Дэвид намечал себе жертву, то гусиные мурашки, прилив крови к щекам и горячий пот по спине ей был обеспечен.
Когда я впервые взглянула на Дэвида в "Раунд-Хаузе" – через три года после того, как Кен Питт подобрал его в "Марки", – мне немедленно стала ясна его сила, самообладание и его самобытная притягательность. Это была величайшая красота (а я использую это слово осторожно и со знанием). Он знал, как вести, как подать себя необыкновенно специфичным, андрогинным образом.
Вам не часто встречается такого рода сексуальная раздвоенность, физическое самоосознание, но в мире танца она в порядке вещей. А именно оттуда Дэвид и появился. Прежде чем я вошла в его кружок, он два полных года выступал, путешествовал и жил вместе со скандально известной труппой андеграунд-пантомимы Линдсея Кемпа – радикально-либерально-мистически-мультисексуальной общиной. Позднее он описывал ее рок-журналисту Тимоти Уайту как "чудесную, удивительную. Это был великий икспириенс – жить с такойго рода испорченной Кокто-подобной театральной группой во всех этих странных помещениях... декорированных и расписанных вручную самым тщательным и продуманным образом. Все это было исключительно во французском духе – Клефты-Бэнк-экзистенциализм, чтение Жене и слушание ритм-энд-блюза. Идеальная богема".
Не считая нотки сарказма, он любил эту сцену, на многое открывшую ему глаза и расширившую его горизонты. Все это, конечно же, было пропитано сексом – гетеро, гомо, би, групповым, – но дало ему и нечто более важное: выход за рамки соревнования внутри музыкального бизнеса. Потому что, когда лед, наконец, тронулся в Дэвидовской карьере (с приходом Зигги Стардаста), это произошло не столько благодаря его рок-н-ролльной марке, сколько благодаря его открытой андрогинности и абсолютной театральности – совершенного сочетания танца, пантомимы, мэйкапа, освещения, организации сценического пространства и сексуальной необузданности в театральном смысле. А корни всего этого крылись в бродячем цирке Линдсея Кемпа. Думаю также, что именно в "Андеграунд Майм" труппе Дэвид в полную силу осознал: помимо таланта он может добиться должного уважения и благодаря своей красоте. Так что к тому времени, как я с ним встретилась – когда он распрощался с труппой и полностью переключился на Физерз – он уже абсолютно точно знал, как именно нужно подавать себя. Даже в тех своих неприглядных потрепанных студенческо-хиппи-танцевальных шмотках он излучал силу – прямую и электризующую. Он мог разыгрывать наивность или же, наоборот, командовать парадом, но в любой роли его харизма была очевидна. Он был так сбалансирован – что за сочетание! – красавец, вампир, жертва, ангел, командир, жеребец, манипулятор, сама невинность. Он был просто великолепен, просто безумно великолепен.
В философском плане он был интересен, но очень депрессивен. Хотя в этом не было ничего особенно для развитых английских мальчиков его поколения (Британия пятидесятых, опустошенная мировой войной и раздираемая классовой борьбой, была совсем не как Шангри-ла по ту сторону Атлантики), но в Дэвиде чувствовались черты мрачности и извращенности, выходившие за обычные рамки. Благодаря Терри [первому менеджеру] он развил их очень рано – под влиянием таких звезд мировой декадентской литературы, как Кафка, Жене, Берроуз, Керуак, Ишервуд, Дюшан – еще прежде того, как переключился вместе с бунтовской ордой тинейджеров на американскую поп-культуру вплоть до Боба Дилана, который был его идеалом весь 1966 год. Так что, когда я встретилась с Дэвидом, параноидальное видение мира и словарь мрака жизни были для него второй натурой. "Space Oddity", "Wild Eyed Boy From Freecloud" – он действительно ТАК видел мир.
Конечно, далеко не ВСЕ в нем было мрачным и бунтарским. На самом деле, опять же, как многие из наиболее блестящих представителей его поколения, он обладал исключительно ироничным чувством юмора. Представим себе Дэвида в гостиной – он полон естественного шарма, смеха, сходного с его отцом йоркширского земного взгляда на вещи: от "Ледяного Человека" нет и следа.
Он был так забавен. Я часто спрашиваю себя, каким бы могло быть его искусство, и куда бы привела его карьера – был бы он таким популярным, например, – если бы позволил этой забавной, естественной части его характера проникнуть в его музыку. Холодность его работ особенно удивительна, если вспомнить, кто были его сценические идолы: естественные, грубовато-юморные, ультра-земные британские водевильщики, вроде Грэйси Филдз, Джорджа Формби, Альберта Модли и Нэта Джэкли. А из современников – такие теплые личности, как Джон Леннон, Тайни Тим и Энтони Ньюли.
***
А теперь мне нужно сказать вам что-то очень важное, просто решающее. Хотя сегодня я в этом не так уверена, но должна признаться, что в те дни, когда я смотрела на Дэвида, вверяющего свое искусство пленке в этой студии, мое внутреннее ощущение превратилось в твердое убеждение: Дэвид – один из Светящихся Личностей.
Эта вера была важнейшей частью его притягательности для меня и одной из основных причин, почему я была ему так предана и (может, зря?) так доверяла ему. Так что сейчас я расскажу вам о Светящихся Личностях, а вы можете насмехаться, сколько хотите, или, может быть, если вы были там, в 60-х (а я имею в виду именно ТАМ, а не просто смотрели весь этот странный трип по телеку), может быть, вы поймете.
Светящиеся Личности, по моим понятиям, были пришельцами: внеземные обитатели какой-то другой планеты или другого пространства или измерения. Они бесконечно более развиты, бесконечно умнее и сильнее земных людей, и мы вполне могли бы быть созданы ими. Возможно, рассуждала я, Земля была просто научным экспериментом для Светящихся Личностей, а человеческое общество – чем-то, вроде искусно сделанной муравьиной колонии, за которой они могли наблюдать и которой могли управлять. Они и управляли, устраивая повороты в истории развития человечества – посылая на Землю существа, влиявшие на ход событий в нужном им направлении. Эти существа, в общем-то, были душами, которые действовали внутри с виду обычных людей.
Моя теория предполагала, что многие из великих личностей в человеческой истории – те, кто толкал прогресс вперед гораздо дальше современных им рамок сознания или же снимал нагар со свечи, когда она, казалось бы, уже почти потухла, были людьми, в которых жили души Светящихся Личностей – Леонардо, Галилей, Ньютон, Ганди, Черчилль. Так что, пока я жила, дышала и занималась своими делами в космической атмосфере альтернативного Лондона 60-х, у меня было отчетливое чувство, что Дэвид, вместе с еще несколькими уникальными голосами – Джоном Ленноном, Бобом Диланом и Джими Хендриксом – светится изнутри.
Так что в моей преданности Дэвиду была высшая причина: я служила Свету.
***
Затем состоялось нечто, вроде обета – ничего законно или религиозно санкционированного, но нечто тесно связавшее с ним мою душу, сердце и сознание. Мы сидели вместе в верхней комнатке, в которой Дэвид жил во времена своей ранней юности вместе со своим старшим братом (или без него), в хорошие и тяжелые времена. Не помню, какое время суток это было, и что именно привело к этому разговору, но помню саму суть. Я предложила Дэвиду договор. Мы с ним останемся вместе, сказала я, и начнем совместно новое дело. Сперва мы объединим усилия, чтобы добиться целей, которые ставил перед собой он – стать поп-звездой – а затем мы сделаем то же и для меня: поможем мне осуществить карьеру на сцене и в кино.
Дэвид выслушал меня, а затем сказал: "Ты в силах принять тот факт, что я не люблю тебя?"
Я, честно говоря, об этом даже не думала. Насколько я понимала, представление Дэвида о "любви" описывалось его отношениями с Гермионой: сидеть на кровати, держась за руки, и эмоционально душить друг друга года два, пока часы тикают, а ваша карьера идет коту под хвост. ТАКОЙ любви я не хотела. Я хотела движения, роста, свободы, взаимного вдохновения, взаимного уважения друг к другу как к отдельной личности, взаимной поддержки индивидуальных амбиций. Я хотела, чтобы каждый из нас расширял наш общий мир, а не сужал его. И я знала также, что Дэвид любит меня в том единственном смысле, который имеет значение: он по-настоящему нуждался во мне, уважал меня и заботился обо мне. Но главное, что мы оба знали и о чем не раз говорили друг другу, мы были родственными душами. Мы были ПОХОЖИ. Мы подходили друг другу.
Так что я сказала: "Да, Дэвид, я могу это принять. Я могу принять все, что угодно".
"Тогда все в порядке", – сказал он и согласился с моим планом. Он принял свободно и с охотой и мою преданность ему, и мое доверие.
Так что я сама избрала свою судьбу. Там, в Бромли, в той маленькой спаленке, глядя на угольный сарай, но видя сияние прекрасного, свободного, сужденного звездами будущего, я поклялась отдать Дэвиду лучшие годы своей жизни.
***
Наркотики играли важную роль во всем этом. История ваших рок-идолов 60-х – 70-х, во многих случаях – сага о молодых людях, готовящихся к большому прорыву на сцену и потребляющих множество развлекательных, не слишком рискованных, и закаляющих субстанций – в основном, травку, хэш, время от времени какие-нибудь психоделики, возможно, немного амфетаминов и реки старого доброго пива. А потом для них вдруг наступали великие времена: большие деньги, настоящая слава, тяжелые наркотики. Так что, помимо прочего, наши парни переключались с пива и джойнтов прямиком на коньяк и кокаин, очень часто превращая по дороге наркотическую забаву в наркотическую зависимость.
В общем-то, в этом нет ничего примечательного, просто история нашего поколения, за исключением вопроса поставки. Рок-н-ролл был очень выделяющейся профессией, а его практики – очень подходящей мишенью для всякого рода давления и нажима самых разносортных людей. В самом деле, рок-н-ролльщики обеспечивали такой поток исключительно нелегальных субстанций, что это превратилось в приоритетную отрасль индустрии, которую никак нельзя было отдать в руки любителей или на волю судьбы. Таким образом, типичные рок-менеджерские операции 70-х включали в себя надежные связи с поставщиками исключительно высококачественных наркотиков в исключительно большом объеме, а также наличие своего внутриорганизационного человека (обычно – роуди), в обязанности которого входила доставка товара по первому требованию.
Очень часто музыканта специально подсаживали на тяжелые наркотики – кок или смэк или какие-то расслабляющие, а, соответственно, он становился зависимым от своего менеджмента на предмет поставки. Так что прикиньте: а что бы ВЫ сделали, если бы оказались, скажем, в дороге по пути неизвестно куда – на край света, которого даже нет на карте, обдолбанные в дым, а человек, который сделал все это возможным для вас, и который вас так любит, возбужден до умопомрачения, и никто никогда не узнает? Или если вы – вроде того знаменитого нью-йоркского нью-вэйвщика, которого мы все любим и которым восхищаемся, – такой безнадежный смэк-джанки в постоянных ломках, что вам остается только один выход – отсасывать человеку из вашей звукозаписывающей компании каждый раз, как вам требуется пакетик?
***
Я как-то купила себе в городе прикид – серую вязаную двойку, джемпер с вырезом углом и узкие, слегка расклешенные брюки. И вот мы однажды утром одевались, готовясь к выходу на целый день, и Дэвид спросил, не разрешу ли я ему надеть мои брюки. Конечно, ответила я. Мы были одного роста и почти одного сложения – оба скроены, как танцоры, почему бы и нет?
Эти брюки ему ужасно шли, и к концу дня он был просто в восторге – настолько он в них хорошо себя чувствовал, настолько они были удобными. Я сказала ему, что он может их носить, когда захочет; так он и сделал. Он их практически монополизировал.
Вот с этого и началось. Зная, как у моего мальчика работают мозги, никогда не забывая о том, что идея должна, как бы, исходить от НЕГО, я никогда не предлагала ничего прямо, чтобы у него не было желания отвоевывать свою территорию, как с Кеном Питтом. Вместо этого я покупала шмотки для нас обоих, находя для него и примеривая те, что были в его тогдашнем вкусе (если они приходились мне в пору, то и ему – тоже). Но я подбирала ему и вещи, которые были больше в моем вкусе – ярче и смелее. Эти последние я вешала на СВОЮ сторону шкафа в нашей спальне, и ждала, что будет. Обычно он клевал на эту приманку: приглядывался к новым шмоткам, висевшим на моей стороне, снимал их, разглядывал и примерял, думая, что он ужасно нехороший мальчик... А я лежала на кровати, реагируя самым невинным образом: "О, они тебе нравятся? Действительно, хорошо смотрится, правда? О, да-да, Дэвид, конечно, они – твои. Можешь забирать..."
Таким образом я его и завлекла, очень мягко, в область своего видения того, каким именно образом такой милый, замечательный и уникальный человек, как он, должен вращаться в обществе. Он начал ценить высококачественные ткани, которые я любила, яркие и страстные цвета в моем средиземноморском вкусе и первоклассный покрой; он начал двигаться в направлении королевства высокого стиля и чувственности. Конечно, это манипулятивно, то как я поступала, ну и что? Все жены так делают.
***
Но самой большой удачей, конечно, было платье. Вернее платья. Их было два: одно – бледно-зеленое, а другое – роскошное кремово-голубое. Точнее, это были не совсем платья. В них не было выточек. Это был современный вариант роскошных средневековых облачений, какие носили короли и прочая знать.
Создал их мистер Фиш, дизайнер, более известный своими галстучками и модными костюмчиками, которые он шил для таких, в плане одежды, невдохновляющих рокеров 60-х, как Дэйв Кларк Файв. Именно в его магазине на углу Сэвил-роу (в подвальном помещении, а не в верхнем салоне, где были выставлены обычные вещи) я заметила ЧТО он делает. Я просто не могла поверить своим глазам. Это были просто РОСКОШНЫЕ вещи: мягчайший шелковый велюр самого лучшего качества; изящнейшая отделка из китайской тесьмы спереди; ворот углом; подол, доходящий до лодыжек: удивительная работа!
Я показала их Дэвиду, и он тоже восхитился. Он понимал толк в костюмировании еще по своим дням с Линдсеем Кемпом (и Наташей Корниловой – Кемповским дизайнером по костюмам, с которой у него была любовная связь, несмотря на то, что Кемп считал его своим любовником). Так что он сразу понял, что это – драгоценная находка. Он мгновенно сгреб эти платья и удалился в примерочную, не взирая на то, что мистер Фиш назвал нам непомерную цену: 300 фунтов за каждое из двух платьев.
Когда он вышел из примерочной, настала такая тишина, что можно было расслышать порхание бабочки. Мы с мистером Фишем оба стояли, как громом пораженные, с открытыми ртами, не в силах вымолвить ни звука. Дэвидовская грация танцовщика, утонченные черты лица и роскошные длинные белокурые волосы до того сочетались с этим потрясающим платьем, что мы почувствовали себя так, будто мы умерли, вознеслись на небо и пробудились в будуаре прекраснейшего, нежнейшего и мужественнейшего сэра Галахада – самого идеального из всех, каких только можно вообразить. Боже, что это была за красота, что за имидж!
***
Я вовсе не собираюсь списывать Дэвида со счетов как любовника, даже если он не делал для меня того, что делали другие мужчины в более поздние годы. Не забывайте, что мы с Дэвидом были очень молоды и совершенно невежественны в вопросах секса. Это было естественно и характерно для всех; подавляющее большинство людей возрастом около 20 лет в начале семидесятых (а, насколько я знаю, еще и сегодня) не слишком соображали в том, как доставить удовольствие своему сексуальному партнеру – мы только-только научились доставлять удовольствие себе самим. Лишь позднее, когда вы набираетесь опыта и теряете интенсивную юношескую зацикленность на себе самом, вы начинаете понимать, что ваше собственное удовольствие увеличивается, когда вы отдаете столько же, сколько получаете. Уверена, что для Дэвида это было так же верно, как и для меня. Уверена, что с разными людьми в разные периоды своей жизни он был прекрасным любовником.
Мы ничем, в общем-то, не отличались от любой молодой пары тех лет. Все, что он действительно умел, это вставлять, а все, что я действительно умела, это впускать. То есть, я, конечно СЛЫХАЛА про такие вещи, как фелляция (какая же девушка не слыхала?), но сама идея взять эту штуку в рот и поиграть ей была мне противна. Он же из нее писает, черт возьми! Уверена, что Дэвид чувствовал примерно то же самое относительно моего "хозяйства". Такая вот картина.
***
Новая прическа вызвала новые эксперименты с гримом и еще больший интерес к костюмированию, и вот уже юный Дэвид Джонс превратился в стопроцентного Зигги: гибкого красноволосого полисексуального звездного пришельца в очень откровенных и ОЧЕНЬ оригинальных нарядах.
И, само собой, в смысле имиджа это мастерски сработало. Теперь уже никто не спрашивал, кто такой этот Дэвид Боуи, зато теперь задавались вопросом, кто же он такой НА САМОМ ДЕЛЕ: возникла загадка, разгадываемая и по сей день, в том числе и самим Дэвидом, для которого создание Зигги стало первым великим актом по пути к великому освобождению. Банально, но факт: создав Зигги, выступавшего для него прикрытием, Дэвид больше не должен был оставаться на публике самим собой, если он этого не хотел. То есть, он мог заниматься искусством и срывать аплодисменты, не будучи вынужденным иметь дело со своим, мягко говоря, "недостатком самоуважения", а если начистоту, со своим холодным самоненавистничеством.
И, конечно же, как уже отмечали культурологи, Дэвид-в-роли-Зигги стал одним из социальных катализаторов своего времени. Он был той вспышкой, которая вызвала всемирный взрыв экспериментирования с секс-ролями, соревнования в блеске и пышности (глиттере) и нарциссического самолюбования. Он стал зеленым светом на повороте истории; он остановил этот несчастный зачуханный и разбитый хиппи-коммунальный автобус и указал дорогу миллионам маленьких, сверкающих, отдельных и непохожих личных транспортных средств образца "Я-десятилетия". Он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО был всем этим.
***
И в Японии мы действительно чувствовали себя семьей. Мы впервые взяли с собой в турне Зоуи, и это придало новый аромат всей сцене. Когда мы ехали на поезде-стреле в Хиросиму, Зоуи бродил по всему вагону, как это обычно делают двухлетние дети, и пассажиры были с ним необыкновенно ласковы – а японцы потрясающе умеют обращаться с детьми! – и к тому времени, как мы добрались до места, он уже со всеми подружился. Одна женщина усадила его к себе на колени и принялась кормить при помощи палочек. Он был от этого в восторге, а она так мягко улыбалась нам, что у меня на глаза почти что навернулись слезы. Они потекли по-настоящему, когда я увидела, какой любовью и гордостью за своего мальчика светится лицо Дэвида. Дэвид мог быть таким добрым, таким нежным. Я так любила его, правда!
***
Вечеринка в "Кафе Рояль" следующей ночью [после последнего концерта Зигги] была необыкновенно успешной, Дэвид просто блистал – само очарование, нежность, дружественность, веселье и счастье. И, должна заметить, я сама тоже недурно провела время. Настроение было приподнятым, глиттер сверкал и переливался, ночь – ясная и прекрасная, кругом – звезды, успех и воодушевление.
Я, видимо, проглядела некие присутствовавшие полутона и, если честно, мне и не хотелось их замечать. Я не собиралась принюхиваться к дурным вибрациям и различать повсюду зловещие знаки.
Я могу теперь делать такой вывод, потому что существует запись этого поворотного момента, фильм Пеннебэйкера о концерте в "Одеоне". Если вы присмотритесь, как я это недавно сделала, к сцене за кулисами, когда мы с Дэвидом разговариваем, то вы можете заметить то, чего я замечать не хотела: улыбка Дэвида, когда он оборачивается ко мне, застывает маской. Огонь, как будто снова вспыхнувший в Японии, потух.
***
Чего же, конкретно, Дэвид от меня хотел, чего он хотел от нашего брака?
Вполне очевидно, что он не хотел того же, что и я: равенства на творчески-профессиональном уровне, сексуальной и эмоциональной свободы, интимности и доверия друг другу. Но ЧЕГО же он хотел? Может, он хотел все оставить, как есть: чтобы мы были сексуально дистанцированы друг от друга, а эмоционально близки только тогда, когда он нуждался в моих услугах? Или, может быть, он хотел гораздо более теплых отношений, чтобы я сидела у него под крылышком, как обычная жена, вполне в духе шовинистической модели брака? Может он хотел, как я сильно подозреваю, типичного старого доброго английского рок-звездного брака, чтобы он мог свободно, аки орел, парить, смело и прекрасно, над всей землей, а счастливая женушка торчала бы дома в чудном пригородном поместье, изучала макробиотику и макраме и выращивала бы детишек в идеально пост-Вудстокско-викторианском стиле? Или, может, он просто хотел, чтобы я свалила куда подальше?
Как это ни грустно, ответ на все эти вопросы один: А Я ПОЧЕМ ЗНАЮ?
К Дэвиду было не пробиться на простом и ясном, прямом уровне, на каком только и могут обсуждаться такие наиважнейшие предметы. Конечно, у большинства людей есть этот недостаток, но у Дэвида весь характер был построен на увертках, иллюзиях и манипуляции. Он был просто не способен сказать мне, чего он хочет. Возможно, ему даже в голову не приходило, что он может это сделать. Грустно, но факт; возможно, у него не было ни единой честной косточки во всем его чувствительном теле. Время от времени он приоткрывал свои настоящие чувства в стихах песен. Но как можно кого-то любить, когда вам нужно дожидаться выхода альбома, а уж тогда, из новой песни, вы вдруг узнаете, что вы ему сделали больно, или что он скучал по вам тогда, когда писал эту песню?
Вот я и играла вслепую. Моей ролью в наших отношениях, как я инстинктивно [не]понимала, было интерпретирование и воплощение в жизнь его невысказанных желаний. Я должна была угадывать, чего он хочет, и делать это (или не делать, или делать прямо противоположное). Я НЕ должна была просто подходить и спрашивать о том, чего он втайне желает. Конечно, для таких ролей существуют названия, и даже написаны кучи многопудовой литературы с перечнем людей и программ, которые такие отношения модифицируют, но в то время, когда это было важно, я не имела ни малейшего представления о том, что происходит в Дэвидовской программе или в моей собственной.
Вернемся, впрочем, к основной теме. Дэвид не говорил мне, чего он от меня хочет, не важно, насколько деликатно я пыталась заставить его внести ясность. Кстати, наша сексуальная жизнь была безнадежно запутана, точнее, просто рухнула из-за его (предполагаемой) аллергии на Энджи. Впрочем, все это не имело значения, поскольку он все глубже и глубже увязал в кокаине, самом великом устранителе всего. Пытаться завязать отношения с кокаинистом, все равно что пытаться слопать авианосец.
А что же я? Что ж, для меня это была полная неопределенность, туман и танец в темноте. Я хотела, чтобы он ко мне вернулся. Я хотела, чтобы он оставил меня в покое. Я знала, что происходит. Я верила, что это не так. Я настолько волновалась, что не могла об этом думать. Я слишком веселилась, чтобы обращать внимание. И учтите, все это правда.
***
Да-да, в 1974 году Дэвид был все еще номером один и поднимался все выше.
Вы сразу могли сказать это, читая газеты и журналы, да и по тому радушию, с которой нас встречали во всех хипповых местах. А вот по количеству денег этого сказать совсем нельзя было. Ситуация была просто смехотворна. В каком-то смысле было относительно удобно: мы могли говорить людям из нашего обычного круга – владельцам клубов и т.д. – чтобы они просто отсылали счета в офис "Мэйн Мэн". Они так и делали. И все было нормально, насколько мы могли судить. Но если нам требовались наличные, начинался чертов кошмарный сон.
Как я припоминаю, обычная процедура протекала так (может быть еще с парой приятных, но чаще неприятных вариаций):
Во-первых, звонишь в офис и говоришь им выписать чек.
Затем звонишь еще раз, поняв, что они этого не сделали и снова повторяешь вышесказанное.
Затем звонишь еще раз и выслушиваешь объяснения, почему они этого не сделали. Не услыхав ничего вразумительного, требуешь Тони.
Ждешь, чтобы Тони перезвонил тебе.
Устаешь от ожидания и перезваниваешь сам. Реагируешь тактично на известия, что Тони уехал на лимузине вместе с сегодняшней любовницей к ювелиру и не появится до завтрашнего дня.
Звонишь на следующий день и требуешь к телефону Тони.
Делаешь это еще раз.
И еще раз – теперь уже с успехом. Выслушиваешь заверения Тони.
Ждешь, когда придет чек.
Устаешь от ожидания и звонишь снова, теперь уже вопя.
Отправляешься сам забрать чек, едешь в банк и реагируешь тактично, обнаружив, что чек не подписан.
Отвозишь его обратно в офис и ждешь, когда Тони вернется с финансируемого "Мэйн Мэн" и продолжающегося три часа изысканного ланча с СЕГОДНЯШНЕЙ любовницей и десятком друзей. Когда он, наконец, прогулочным шагом забредает в офис, заставляешь его подписать чек.
К этому времени банк уже закрыт, так что приходится ждать еще день.
На следующий день реагируешь тактично, когда тебе говорят, что на счету нет денег.
Звонишь в офис и говоришь им перевести на счет деньги и перезвонить тебе, когда они это сделают.
Ждешь.
Устаешь ждать и звонишь снова. ВОПИШЬ. Выслушиваешь заверения.
Бросаешься НЕМЕДЛЕННО в банк, и, если боги сегодня к вам благосклонны, получаешь по чеку деньги. А если нет, начинаешь все сызнова.
***
В это время весь Дэвидовский стиль жизни абсолютно изменился – все, от ежедневного расписания до выбора друзей. Он начал жить по ночам, в компании других кокаиновых шизиков. Он появлялся дома только по необходимости и когда был уверен, что никто из его родных и близких или других не-кокаинистов не будет ему докучать.
Я виделась с ним все меньше и меньше, и меня это просто бесило. Мне было невыносимо смотреть, как Дэвид, каким я его знала, исчезает, и я не могла поверить, что ничего не могу сделать, чтобы вернуть его.
Эта беспомощность была для меня ужасной, горькой пилюлей. До меня доходило тяжко. Я просто не могла принять тот факт, что Дэвид невозвратно тонет в объятиях этой напасти, что именно ОН болен и именно ОН разрушает наши отношения, поэтому я занялась самоедством. Я чувствовала себя именно так, как ему хотелось, чтобы я себя чувствовала: как камень у него на шее. Это было что-то, вроде отношения пленника с захватчиком, когда пленник начинает защищать захватчика и взваливать на себя его вину.
Впрочем, это не вся история. В этом клубке чувств было место для контрастов, так что я не только посыпала голову пеплом, но и боролась за себя. Я выжила на свой лад, взяла от жизни то, что мне было нужно, да еще и дала сдачи.
***
Распорядок был сам по себе шизофреничен. Король (рок-звезда/кормилец семьи/наркуша) восседал на троне в своих палатах, принимая вассалов, эмиссаров, а иногда и других венценосных особ (членов разных групп, роудиз, групиз, дилеров и рок-звезд) и управлял делами государства (то есть приобретал наркотики и потреблял их). А тем временем в других частях дворца, вне досягаемости слуха и зрения Его Величества, королева и ее придворные занимались разными мелочами: бизнесом, семьей, выживанием. Последнее было особенно непросто, поскольку король был безумен и часто вел себя иррационально, саморазрушительно и опасно. Таким образом королева и ее окружение, включая ее детей, учились тому, что лучший шанс на выживание – это избегать попадаться на глаза.
Это приводило к тому, что под одной крышей образовывалось как бы два разных двора, и, хотя в эмоциональном плане это обычно бывало очень неприятно, с практической точки зрения – вполне возможно. Королеве часто незачем было появляться при дворе короля для выполнения деловых задач; помогало и то, что большинство наркоманов живут по ночам, в то время как большинство матерей, домохозяек и бизнесменов работают днем.
В основном, это и описывало ритм нашей жизни на Дони-драйв. Дэвид вставал обычно далеко за полдень и проводил вечер и ночь за приемом наркотиков. Временами он занимался музыкой или бизнесом, но любимым его занятием было принимать роудиз знаменитых групп, которые приходили с толстыми пачками лучшего перуанского порошка в своих кожаных сумках ручной работы, а уходили с еще более толстыми пачками его денег, после чего он отрезал дорожки и вдыхал их до самого рассвета или еще дольше вместе со своими ближайшими подхалимами и прочими полузнаменитыми кокаиновыми шлюхами от шоу-бизнеса. Я вставала спозаранку и отправлялась заниматься своими и Дэвидовскими делами, пока Его Величество еще изволили почивать, а потом старалась не попадаться ему под ноги, когда наши расписания совпадали под вечер.
***
По-видимому, в Берлине он приблизился к поворотной точке, по крайней мере, он уже оттолкнулся от самого дна. Самое главное, он больше не принимал столько кокаина, сколько раньше, если вообще принимал; Коринн нашла ему в Швейцарии терапевта, и, по-видимому, это возымело определенное действие. Но, хотя это означало перемену в сознании – "Боже, может быть, эта штука действительно вредит мне!" – в практическом смысле это мало что меняло. Каждый раз, как я навещала его в Берлине, он либо пил, либо уже был в стельку пьян, и пребывал в таком же стрессе, как и в свой самый тяжелый период, когда он за ночь принимал по нескольку граммов кокаина. В одно из моих посещений он дошел до того, что ему показалось, будто у него инфаркт. Я немедленно доставила его в британский военный госпиталь, где доктора осмотрели его и пришли к заключению, что сердце у него в полном порядке, только ему следует немного расслабиться.
Мои визиты не приносили мне никакой радости. Видеть Дэвида было больно, а Зоуи, которого против моей воли определили в школу при британском военном корпусе, – еще больнее. Вернее, повидать Зоуи было хорошо, а вот расставаться с ним было мучительно. В этот период я начала полностью осознавать, что происходит: Дэвид полностью исключил меня, списал со счетов, и это значило, что он заберет Зоуи с собой.
Понимаете, Зоуи всегда был чем-то вроде моего дара Дэвиду. Родив своему психически хрупкому мужу ребенка, я дала ему нечто, для чего стоило жить. И тогда – особенно тогда, в самый тяжелый для Дэвида период – я не собиралась отнимать этого дара. Поэтому я знала, что не буду сражаться за опеку над Зоуи, а следовательно знала, что потеряю его. Это было самое худшее; все равно что согласиться на ампутацию.
***
Оглядываясь назад, я вижу, что моя жизнь с Дэвидом была разрушена силами, которые я не могла контролировать, которые даже не могла понять. Я никогда до конца не осознавала, до какой степени беспомощна я была против его скрытности, эмоциональной холодности и склонности к наркозависимости. Теперь я понимаю, что ничего не могла поделать, а то, что я делала, не имело значения. У него было назначено свидание со своим собственным личным адом, чем бы он там ни был. Се ля ви.
Но я искренне жалею, что он так и не выполз из ракушки и не сказал мне, чего он от меня хочет до тех пор, пока не было уже слишком поздно. Я так никогда и не узнаю, требовалось ли от меня, чтобы я играла традиционную роль жены и матери в самом обыкновенном браке с ним, но я, несомненно, была бы рада услышать такое предложение. Возможно, я бы даже на него согласилась. Короче, у меня не было ни настоящего брака, ни настоящей открытости, которой я ждала от открытого брака: в конце концов я была отрезана ото всего.
Все же, я не жалею, что попыталась. Я все еще верю в принципы, которые привнесла в наши взаимоотношения, и я все еще их практикую. И я по-прежнему горда тем, что эти идеи были услышаны. Несмотря ни на какой крах в своих отношениях со мной, Дэвид действительно выполнил великое задание – возвестить сексуальную свободу и личное освобождение. Он пролил свой свет во множество темных уголков в людях и помог им увидеть себя и, возможно, больше полюбить себя.
И, хотя временами приходилось туго, я бы не променяла всего этого ни за что на свете. Вот это, черт возьми БЫЛА вечеринка!
Сообщение отредактировал sub_marine: 22 Апрель 2012 - 03:50
